Страница № 9
– Вот придушит кого-нибудь, а потом вернется и будет говорить, что из дому носу не высовывал, – подытожила Ксюха. – Мы, типа, его алиби. Я знаю, читала.
– Надо позвонить твоей бабушке.
– Не надо. Она не поверит, скажет, что мы с тобой – две дуры...
«...И будет права», – мысленно отметила Ольга.
– А Вадик у нее пять лет служит. Без нареканий. Ангел чисто.
В окно ударили первые капли дождя, громыхнуло, полыхнуло белизной первой молнии, на втором этаже что-то лязгнуло, звякнуло. Точно, окно на балкон не закрыли!
– Стой. – Ксюха схватила Ольгу за руку. – Вдвоем пойдем... я, это... боюсь.
– Я тоже.
Поднялись, управились с окном, запутавшимся в занавесках, закрыли, придвинув на всякий случай столик, – Ксюха тут же предложила забаррикадировать на всякий случай и входную дверь, но потом сама же отмела мысль как неразумную. Зато выдвинула взамен другую, разумную.
Нужно обыскать комнату Вадика.
– Нет, – ответила Ольга.
– Ну тетя Оля, мы ж тихонечко, осторожно, заглянем и все... его же нету, так? А если он и вправду маньяк, мы должны знать. Мы ж с ним в одном доме. Мы... Он же убить нас может.
– А если он...
– Если появится, скажем, что его искали. Пойдем... ну теть Оля, а то потом неизвестно, когда случай выпадет.
Ну... ну, в конце концов, Ксюха в чем-то права. Да и комната может оказаться запертой.
Дверь была открыта. Ксюха вежливо постучала. Потом еще раз, уже менее вежливо, потом, нажав на ручку, распахнула и крикнула:
– Эй! Есть тут кто?
Как и ожидалось, никого не было. Ксюха перешагнула через порог, нашарив на стене выключатель, щелкнула и велела:
– Заходи. Чувствуй себя как дома.
В общем-то, эта комната ничем не отличалась от других гостевых, которых в доме насчитывалось что-то около пяти. Была она невелика, из-за темных обоев и массивной мебели казалась еще меньше. Единственное окно, занимавшее почти всю стену, было распахнуто настежь, и косые струи дождя, пробивая тонкую тюлевую стену, заливали и пол, и светлый ковер, и скинутые ветром листы бумаги.
– Ужас! – Ольга шагнула к окну, чтобы закрыть его, но племянница не позволила. Грозно насупив брови, она велела:
– Ничего не трогай. Может, он нарочно!
– Окно открытым оставил?
– Ну да, а вдруг мы бы двери заперли? А он через окошко раз и дома.
Ксюха, став на четвереньки, принялась изучать рассыпанные листы.
– Это письмо... старое... слушай: «Дорогой мой Вадим, я очень соскучилась по тебе...»
– Чужие письма читать нехорошо.
Ксюха лишь фыркнула.
– Так, тут ничего интересного, сплетни местные. Ага, слушай... «...старое кладбище собираются сносить, ферму поставить хотят, наши-то против, но председатель новый, да и решение на самом верху принято». Нет, это тоже неинтересно. А вот это уже интересно: «Ее на той неделе схоронили. Все пришли, все собрались, про тебя-то ничего не сказывали, но ты пока не приезжай, не надо. Да и толку в похоронах, гроб-то пустой...».
– Зачем хоронить пустой гроб? – уточнила Ольга, оглядываясь. Заметила на столе фотографию, старую, черно-белую, но заботливо отреставрированную или, может, даже перепечатанную, убранную под стекло, в строгую черно-белую же рамку.
– А я зняю? – Ксюха с кряхтеньем приподнялась, потерла локти, на которых проступили темные пятна от влаги. – «...я у батюшки молебен заказала, за упокой души. Знаю, ты сердиться станешь, но...»
На фотографии женщина с усталым лицом, мужчина в военной форме и лохматый, глядящий исподлобья мальчишка.
– Погоди... тут еще есть. «С Кузнецовым я говорить пыталась, только толку не вышло...»
Дверь раскрылась резко, едва не задев Ольгу, та шарахнулась в сторону, прижимаясь к стене, а Ксюха с визгом вскочила. Хлопнуло окно под сквозняком, а на пороге возник хозяин комнаты.
– Ой... а мы... мы вас... искали. – В Ксюхиной руке дрожал листок бумаги, расплываясь синими чернилами, стекая на пол слезами дождя. – А тут... вот...
Договорить она не успела, Вадик, как-то вдруг оказавшийся рядом с Ксюхой, схватил ее за плечи, приподнял, тряхнул... вывернув руку, выдрал лист.
– Отпустите! Вы права не имеете! – Ольга толкнула его в спину, повисла на руке, пытаясь отодрать от Ксюхи, та же, мигом выпав из оцепенения, громко заверещала.
– Вон пошли. Обе.
Он выволок за порог, выпихнул без всякого уважения и добавил пару слов, от которых Ольга густо покраснела.
– С-скотина, – прошипела Ксюха в запертую дверь. – Ты! Ты... беременную трогать! Я бабушке пожалуюсь, я...
Она разревелась прямо там, в коридоре, опершись спиной на стену, размазывая слезы ладошками по лицу и оставляя на коже чернильные разводы следами украденного письма.
– Он права не имел так... правда, теть Оль?
– Правда. – Ольга обняла племянницу. – Пойдем... пойдем отсюда. А завтра уедем.
Ксюха кивнула. Сейчас она была согласна на отъезд.
Много позже, уже под утро, Ольга вдруг проснулась с мыслью, неуместной да и ненужной в данных обстоятельствах: вернулся Вадик не с пустыми руками. Рюкзак был. Совершенно точно, в руке он держал рюкзак, который швырнул в угол, а уже потом на Ксюху набросился.
Откуда рюкзак? И почему он был мокрым, а Вадим – нет?
Голодно-то как! Страшно. Мокро. Даром что лето на дворе, а небо словно проломилось, сыплет и сыплет дождем второй день кряду, развозит по подворьям грязь, сено гноит да рожь топит. Нет, не к добру это...
Продрог Микитка, вымок до самой распоследней ниточки, промерз так, что только глаза закрыть и лечь на землю, успокоиться сном вечным. Найдет кто – снесет на погост, службу справит и, глядишь, похоронит по-людски. А не найдет, то сгрызут звери тело Микиткино, растащат косточки по лесу, никто и не узнает, что стало.
Заблудился он. Который день кряду идет-бредет да выйти не может. И уж помечал себе дорогу, и по солнцу глядел, и по звездам пытался, ан нет, не выходит. А как дождь начался, так и вовсе мутно в лесу стало, и не понять, то ли шел тут, то ли нет.
Горько. Страшно. Шлепает дождь по листам, сып-лет ледяною мелочью, шелестит, шуршит. Наполняет лес теменью да жутью. Вон будто бы и не гнилушка – глаза чьи-то. То один, то два, а вон и разлетелись, облепили бересклета куст огоньками.
– Кыш пошли! – гоняет Микитка, и гаснут огоньки. А потом вновь загораются, ползут светом зеленым, мертвым, по коре сосновой, да так, что каждую трещинку видно.
– Кыш!
Ухнуло над ухом, треснуло, дыхнуло в лицо гнилью, захохотало.
– А вот я вас сейчас! – Микитка вскочил с лежанки, прижался спиной к стволу и замахнулся, вообразивши, будто в руке кнут держит, аккурат такой, каким Малашка коров на поле гоняла. И будто бы кнут этот не из жил кручен, а как есть из огня.
– Ой-ой-ой... – запищал, затрясся лес.
Замахнулся Микитка рукой да стеганул, не глядя. И еле-еле сам отскочить успел – разлетелись искры, зашипели, в мокром мху угасая. Только ветка сосновая, начисто срезанная, долго горела.
– Тихо-тихо-тихо, – зашептало вокруг. – Не бойся!
– А я и не боюсь! Выходи! Не то все пожгу!
Помогло. Треснули кусты, разошлись в стороны ветки, выполз на поляну зверь не зверь, человек не человек, старичок, кособок да кривоглаз, с носом крючковатым, с губою отвислою и двумя зубами желтыми, кривыми. Не зубья – истинно клыки.
– Это ты меня по лесу водил? – спросил Микитка грозно, чтоб самому боязнь преодолеть.
– Не ведал, господине! Не ведал! – заныл старичок, шляпу с головы стягивая. И не шляпа – гнездо птичье, вон и перья торчат, и яйца... в животе забурчало.
– Дай! – потребовал Микитка. – Есть хочу!
– Сейчас, господине, сейчас!
Засуетился старичок, завертелся волчком, зашептал под нос слова тайные, и вот минута, другая, а поляна – уже и не поляна, а как есть скатерть сказочная. Тут тебе и орехи прошлогодние, но сухие, белками сохраненные, и яйца птичьи, что мелкие, как горох, что крупные, вороньи, и соты цельные, и ягоды... Ел Микитка, обеими руками загребая, да думал, как бы похитрее у старика выспросить, как из лесу выйти.
– А куда тебе, господине? – Старичок уставился прямо на Микитку. А у самого-то глаза круглые, желтые, точно у сыча старого.
Куда? А и вправду куда? К людям? Люди много где живут, Микитке бы такое место... или человек.
– Якова Брюса знаешь?
– Вестимо, – посерьезнев, ответил лесной дед. – Кто ж не знает-то?
– Где он живет?
– В городе. В... – свистнул лесовик, и тотчас на плечо его спустился черный ворон, ткнулся клювом в самое ухо, каркнул. – В Москве живет, в башне Сухаревой. Только мне туда ходу нету. К городу сведу, а дальше – извиняй, заказано нам.
Ну Москва – уже хорошо, там, глядишь, и спросить кого-никого выйдет, а главное, что из лесу Микитка выберется. Ворон на плече дедовом голову вывернул, глянул и каркнул глухо, насмешливо, дескать, глуп ты еще, человече. Слаб.
Может, оно и так, только все у Микитки впереди, будет у него и сила, и знания, и умения... только бы Брюса найти, а там... с мыслью этой и заснул.
Стоя по щиколотку в воде, Антон Антоныч Шукшин снова думал не о деле, а о том, что скажет жене. Она-то уже чемодан у подруги одолжила, красивый, синенький, на колесиках, и купальник себе присмотрела, и вчера вечером раз пять заговаривала о том, как удобней ехать и где жить, а он так и не собрался с духом сказать правду.
Жена обидится. И промокшие ботинки, которые, тут и гадать нечего, после сегодняшней прогулки окончательно расклеятся, станут еще одним поводом для слез. И вдвойне обидно, что в лужу эту Антон Антоныч попал по собственной инициативе. Говорили ему на бережку обождать, но нет же, поперся же, самому глянуть захотелось...
А чего глядеть? Труп как труп, обыкновенный самый и до отвращения похож на тот первый, который и поставил крест на шукшинском отпуске.
Человек лежал на мокром песке, вытянув руки, точно норовя достать пальцами до грязной воды, ноги его в хороших кирзовых сапогах зарывались носками в песок, и каблуки торчали, вызывающе поблескивая свежими набойками.
Со вздохом Антон Антоныч выбрался из лужи – а поверху-то, поверху травой поросла, и не сообразишь, что ямина, пока не ступишь – и подошел к телу. Благо эксперт работу закончил и теперь торопливо собирался, надеясь, верно, свалить пораньше и подальше от этого места.
Заключение писать... а чего писать, когда и так все ясно? Множественные удары по затылочной и лицевой части черепа, нанесенные тупым предметом, предположительно, самодельной дубинкой из дерева, предположительно, березы...
– Предположительно, – повторил Антон Антоныч, вглядываясь в лицо потерпевшего. Конечно, от него мало что и осталось, от души били, измолотили в кашу, а что было – кровью заплыло. Она-то и застыла буроватой пленкой, привлекая видом и запахом мясных мух.
– Документы при нем были?
Оказалось, что да. В руки сунули бумажник, хороший, кожаный, с медными заклепочками снаружи и тремя сотенными, двумя червонцами да кучей монеток внутри. Кроме денег, имелись и документы – водительские права на имя Святцева Евгения Павловича и редакционное удостоверение.
Ну и за какой сенсацией он сюда приперся? Чего дома-то не сиделось? Теперь точно проблем не оберешься, двое – это тенденция, двое – это уже почти серия...
Грустно.
А солнце-то знай припекает себе, пускает блики по воде, и озеро отливает нарядной зеленью, манит прохладцей... Вдруг у берега водяная гладь вспучилась с мерзким звуком, выпуская наружу тугой пузырь. Потом еще один и еще, точно кипятильник кто сунул.
– Ох ты, – сказал эксперт, замерши с чемоданом в руках.
– Твою ж... – не выдержал Антон Антоныч, когда пузыри успокоились. Под сердцем нехорошо кольнуло, в глазах потемнело, и Шукшин быстро-быстро заморгал, потом зажмурился и на всякий случай ущипнул себя за руку. Открыл глаза. Нет, не помогло. Не исчезло видение: из непрозрачной, взбаламученной воды торчала синеватая, скрюченная рука.
Все ж таки невезучий он человек... и Ленка точно к мамочке съедет. А то и на развод подаст.
Ксюха старательно ковырялась в тарелке с овсянкой, делая вид, что полностью увлечена процессом поглощения пищи. Ольга, сидевшая напротив, поймала себя на мысли, что копирует поведение племянницы, потому как, во-первых, перед Вадиком, занявшим место во главе стола, было неудобно. Ну и, во-вторых, Вадик пугал.
Куда он вчера ходил? Почему тайком? Почему на Ксюху набросился? Он же обычно такой спокойный, уравновешенный... вот и сейчас жует кашу, смотрит поверх их с Ксюхой голов в окошко, думает о чем-то своем.
Хоть бы извинился! Или это им извиниться пристало?
Ну нет, еще чего. Проникать в чужую комнату, конечно, нехорошо, но ведь это еще не повод, чтобы с кулаками... Впрочем, как бы то ни было, но воцарившаяся в столовой тишина напрягала. Комар звенит, поскрипывает стул, когда Вадик меняет позу, скребет о дно тарелки ложка, влажно шлепается на стол каша.
– Ну ладно. – Вадик стукнул ладонью по столу. Ксюха подпрыгнула и уронила вилку, Ольга тоже подпрыгнула, но ничего не уронила. – Я извиняюсь.
– Д-да?
По выражению Ксюхиной мордашки понятно было, что извинениям она не поверила. И вообще осталась при своем мнении, что Вадик – маньяк, а с маньяками не договариваются.
– Гм, Ольга... Оксана... я прошу простить за вчерашний инцидент, обещаю, что ничего подобного больше не повторится.
Детский сад! Он просит простить. У Ольги тотчас появилась желание не прощать, и как можно дольше, в отместку за вчерашние Ксюхины слезы, за свою бессонницу утреннюю, да и просто из вредности. Но Вадик выглядел расстроенным и даже покраснел, особенно уши, приобретшие изысканный оттенок вареной свеклы.
Ксюха, зажав рот ладошкой, сдавленно хихикнула. Вадик насупился, и выглядело это столь забавно, что не выдержала и Ольга – расхохоталась.
– У... у вас... уши...
– У вас тоже, – буркнул он, подымаясь. – И я просил бы больше не трогать мои вещи. Понятно?
– Ага, – с готовностью отозвалась Ксюха, облизывая упавшую ложечку. – Мы не будем. Честное пионерское! А куда ты вчера ходил?
Ольга перестала смеяться: выражение лица Вадика неуловимо изменилось – оно было уже не просто хмурым, оно было опасно хмурым, предупреждающим, что тему эту лучше бы закрыть, забыть и заняться чем-нибудь иным. К примеру, Достоевским, который так и стоял на полочке нечитаным.
– Так куда? – не унималась Ксюха, грызя ложечку.
– На свидание, – ответил Вадик.
Ольга не поверила. Вот просто не поверила и все. Как выяснилось, Ксюха тоже.
– Теть Оль, только тихо. – Ксюха, высунувшись в окно, оглядела задний двор. Ничего примечательного там не было: пара подрезанных, куцых кустика черной смородины, украшенных темно-лиловыми, только-только начавшими вызревать бусинами ягод, низенькая, раскидистая вишня, контейнер для мусора, обложенный желтым камнем цветник, лавка и чуть дальше – неприметная калитка в заборе. – Я не хочу, чтобы он услышал. Увяжется следом, объясняй потом...
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 |